TimeOut Петербург 30 октября 2012

Я вдруг обнаружил, что Theodor Bastard существуют аж с 1996го года, вы прямо-таки старая гвардия. На самом деле, живой состав у нас сложился в 99м году, а в 96м я самостоятельно выступал с разными гуделками, занимался экспериментальной музыкой; начинал в с ГЭЗ-21, там случились мои первые музыкальные опыты. Яна вот начала петь только в начале 00х. У меня самого ощущение, что я только начал. Тут время измеряется не годами, а альбомами — а их было немного. Чем ты вообще занимался в то смутное время? В конце 90х — начале 00х мы с Лешей Раховом из Deadушек проводили фестиваль «Индустрия Звука» в Red Club, я издавал журнал об экспериментальной музыке БульDozer, мы проводили БульDozer-фест, в рамках которого привозили, например, Кристофферсона из Coil — это был практически последний его визит в Россию и вообще один из немногих случаев, когда он выбирался куда-либо из своего Таиланда; с его же разрешения выпустили своими силами трибьют Джона Бэланса.. Сейчас это движение как-то подувяло. Экспериментальная музыка, возможно, вошла в тираж. Кажется, что вообще клубная культура стала более, скажем, коммерческой. В этом становится меньше идейности и больше бизнеса. Раньше было Молоко — а теперь вот А2. Вместе с тем, остался «Цоколь» — преемник «Молока», ГЭЗ-21, Fish Fabrique. Этот сегмент остался. Это я там редко бываю, потому что мы, наверно, выросли из таких клубов, но я с большой теплотой к ним отношусь. Мне кажется, подобные клубы должны быть, они делают свое дело, без них гиганты невозможны, даже в столицах. Нам, кстати, в начале очень помогали 16 тонн. Это первый московский клуб, который заплатил нам гонорары, в2004 м году. Молодой артист прекрасно знает, что не соберет зал и, значит, не заработает. И когда он получает поддержку клуба, гонорар, пусть даже символический, это очень греет. Мы до сих пор там иногда играем, хотя он для нас стал тесноват — в Москве в прошлый раз был переаншлаг в Б2. Это была как раз презентация альбома Oikoumene. Расскажешь про альбом? В Oikoumene мы нашли такой саунд, который меня полностью устраивает и это интересное для меня личное развитие. Я начал учиться играть на перкуссии, стал изучать восточные практики и ритмы. Мы начинали с восточной эстетики, но в нее не углублялись. Это был, скорее, постмодернистский подход. А потом я впервые съездил в Иран, затем в Сирию, Ливан — и стал регулярно туда кататься. Покупал инструменты — дарбука моя первая была куплена в Сирии, — первые уроки игры и получил там же. Сейчас у меня арабский преподаватель, из Ливана, живет в Петербурге. Это важная преемственность. На Востоке мальчики начинают учиться музыке с 3 лет. Закопался в эту культуру с головой. Не только в эту. Я много африканской музыки слушаю. Наш перкуссионист ездит в Африку регулярно. Он начинал с Марокко а недавно вернулся из Эфиопии, тоже возит инструменты. И мы на таком стыке действуем и звучим. Большая у тебя коллекция инструментов? Большая. И дома, и на «точке». Обидно, что живьем все это сыграть невозможно. Рук не хватает сыграть, а ведь все это еще надо подзвучивать. Так что где-то приходится упрощать. Но все равно, на сцене много перкуссии, и джембе, и дарбука, и африканская маримба, огромная тибетская медная труба, диджериду.. И все это звучит на альбоме? Звучит гораздо больше. Oikoumene сводил Андрей Алякринский, а писали его на нескольких студиях, в том числе в Испании, Франции и Англии. Африканец Жульен Жакоб спел для нас — я его диски слушал с 2000го года и он мне очень нравился, когда начали работать над этим альбомом, я понял, что для одной песни у него идеальный голос. Послал ему нашу музыку, он сказал, что в восторге и готов спеть. Мы ему арендовали студию, прислали заготовки, он спел. Поработали с Аки Навазом из FunDaMental, он сделал свою версию нашей песни и специально для нас записал зулусский хор в Англии. Не боишься совсем уйти в этнику? Это не совсем этника. Для меня была задача максимально изъять из звучания электронику. Поработав с большим количеством синтезаторов — и аналоговых, в том числе — я уперся в потолок для себя, понял, что звук рано или поздно становится узнаваемым. Я его не так контролирую, не так чувствую, как звук живого барабана, сделанного мастером — или вовсе своими руками. Я купил в обычном супермаркете кокосовые орехи, разрезал пилой и сделал из них несколько инструментов. Тыквы сушу и делаю шейкеры. Жаль, что с перкуссией в наших условиях сложно. Кожа, дерево — начинается отопительный сезон, и кожа просто начинает лопаться. У меня недавно лопнул иранский даф, который сделал на Oikoumene почти все низкие частоты. Было ощущение, что что-то внутри оборвалось. Михаил Рудин Оригинал статьи